Мещерский привез Катю из Лесного, проводил до лифта и отчалил, предоставив ей самой объясняться с «драгоценным В.А.». Катя опять проигнорировала звонок и открыла дверь квартиры своим ключом – и здесь темно как в погребе. Свет в прихожей демонстративно погашен. А в комнате работает телевизор – солнце полуночников.

«Драгоценного» она обнаружила на полу, восседавшего на сброшенных с дивана подушках, вперившего взгляд в экран. При появлении Кати ни один мускул не дрогнул на его лице – гордый профиль был точно изваян в граните. Рядом с креслом на полу несла лукавую горькую вахту полупустая бутылка армянского коньяка. А вокруг на ковре были разбросаны фотографии.

Катя нагнулась, собрала их. Это все были снимки разных лет: черно-белые и цветные. И на всех была она – маленькая, большая, ясельного возраста, школьного, после выпускного вечера, после сдачи госэкзаменов в университете, в летнем сарафане, в купальнике, в милицейском мундире, в шортах, в вечернем платье, с «драгоценным» и без него.

Он пошевелился, поднял взор – в глазах сплошное коньячное араратское море, захлестнувшее берега. Катя опустилась на пол рядом с ним, прижалась щекой к его плечу.

– Ну хочешь, совсем больше никуда не поеду, – сказала она тихо.

Он молчал.

– Из дома ни ногой, хочешь?

Он молчал.

– И зачем мне все это? Толку никакого.

Он молчал.

– И правда, кому какое дело, кто убил того священника, – Катя вздохнула. – Как ты говоришь? Ну убили и убили. И земля пухом. Верно?

Он упорно не раскрывал рта.

– Смотри какие мы с тобой на этом фото. Особенно ты, – Катя взяла свадебную фотографию. Плотнее прижалась щекой к плечу «драгоценного». – Ты тут такой мужественный. Сильный…

– Не подлизывайся ко мне.

– Я не подлизываюсь, – Катя старалась изо всех сил. – И вообще, если подумать хорошенько, ты абсолютно прав. Ты всегда оказываешься прав. А у меня просто такой характер дурацкий. Ты же знаешь – я с детства ненормальная. Если что-то меня зацепит, я теряю покой, до тех пор, пока…

– Ну узнала что-нибудь для себя полезного у Серегиного кузена из Парижа?

Катя внутренне поздравила себя с маленькой победой. Так держать!

– Нет, ничего не узнала. Ты и тут оказался прав, Вадичка. Пустая, бесцельная поездка.

– А я всегда прав, – тон Кравченко смягчился. – Ты бы поменьше разных обалдуев слушала вроде своего горе-пинкертона из угро и побольше со мной советовалась, со своим мужем.

– Да, Вадичка, да, – Катя дотянулась до его решительного подбородка и поцеловала, попав губами в любимое место – ямочку, составлявшую одну из ярких примет «драгоценного», – ты только не сердись, когда я спорю с тобой, ладно? Это у меня такой нрав, мне трудно бывает справиться с собой. И потом ты же знаешь – я такая любопытная. А это, говорят, вроде болезни…

Кравченко тяжко вздохнул. Поднялся, достал бокалы (без Кати они вдвоем с пятизвездочным обходились без лишних посредников), разлил остатки.

– Ну все? – кротко спросила Катя. – Мир?

Звон бокалов возвестил перемирие – хрупкое и недолговечное, как семейное счастье.

Хотя в сельской местности слухи распространяются со скоростью звука, Марина Аркадьевна Ткач о новом убийстве еще ничего не знала. Понедельник, как известно, день неблагоприятный и неудачный. И неудачи самой Марины Аркадьевны начались с того, как она приехала в Лесное с твердой надеждой застать там Салтыкова и не застала его. Хотя он должен был быть именно там, а не где-то еще, он уехал, исчез, испарился. А в результате рухнули и все надежды, которые возлагала Марина Аркадьевна на эту «нечаянную» встречу.

Немало треволнений принес и неожиданный визит в Лесное милиции. Марину Аркадьевну, и без того разнервничавшуюся, этот визит окончательно выбил из колеи. Только милиции еще сейчас в Лесном и не хватало!

Однако обсуждать все эти неприятности с не менее встревоженной Долорес Дмитриевной Журавлевой Марина Аркадьевна посчитала лишним. Мнение Журавлевой ее вообще интересовало мало. Можно было бы обсудить это с Малявиным, но…

Марина Аркадьевна и это посчитала лишним. С Денисом Малявиным с каждым днем разговаривать, а тем более что-то обсуждать ей становилось все труднее. Он менялся прямо на глазах. И порой Марина Аркадьевна спрашивала себя: да полно, он ли это, Данька ли ее верный и безотказный? Или это близнец его, двойник из зазеркалья, о существовании которого она раньше и не подозревала?

То, что даже очень близкие вам люди временами становятся совершенно неузнаваемыми, стало для Марины Аркадьевны открытием болезненным и тревожным. Что же тогда говорить о людях неблизких? Тех, которых, как экзотических зверей, вы только пытаетесь приручить?

То, что Салтыков покинул Лесное как раз в тот момент, когда она собиралась встретиться с ним и поговорить – не как обычно в общей сутолоке за столом, полным шумных гостей, под перекрестными взглядами всех этих Наталий Павловн, Долорес Дмитриевн, Анечек Лыковых и скверных развратных мальчишек, а приватно, с глазу на глаз, уязвило Марину Аркадьевну до глубины души. Но отступать было поздно. А сдаваться она не любила. Вообще она всегда верила, что к любой, самой безвыходной, несчастливой, патовой ситуации есть свой ключ. Только надо уметь найти его, подобрать.

Салтыков не мог не заметить того, что она делала для Лесного. Сколько раз он повторял ей, что высоко ценит ее участие и помощь. Он был не слепец и не полный идиот и должен был, по крайней мере, догадываться, что она старается, буквально из кожи вон лезет отнюдь не для упрочения положения в Лесном Малявина. Конечно, он все это видел и все отлично понимал. И вот взял и уехал. Демонстративно, бессердечно уехал. Хотел таким способом дать ей понять, как мало дорожит он ею как женщиной? Или же у него были какие-то особые причины для того, чтобы еще в воскресенье покинуть Лесное и не появляться в нем?

Марина Аркадьевна сидела, курила, размышляя и взвешивая факты. Что ж, раз так, будем искать новый ключ к новой ситуации, которая как ларчик с секретом. Да уж, чего-чего, а секретов в Лесном хватает…