Дальнейшие события в Лесном – а их было немало – Катя воспринимала сквозь призму личных переживаний. Она понимала: Никита Колосов ждет от нее вдумчивого анализа происходящего, достоверных объяснений и четкой мотивации поступков фигурантов, но…

Но скажите, пожалуйста, какой анализ, какая мотивация чужих поступков, когда вы с собственной-то жизнью разобраться толком не можете! Когда вы возвращаетесь домой с работы (а что было в Лесном, как не труднейшая, почти ювелирная оперативная работа?!) и обнаруживаете у себя в прихожей на зеркале слоган от собственного горячо любимого мужа, гневно начертанный вашей любимой губной помадой, смысл которого – в трех словах: НЕ ПРИДУ ДОЛГО!!!

«Драгоценный В.А.», явившись с очередного круглосуточного дежурства и не найдя вопреки всем прошлым обещаниям Кати дома, взъярился до крайности и громко хлопнул дверью. Когда муж не ночует дома – тут уж не до разгадки криминальных тайн. Катя проплакала весь вечер от обиды (незаслуженной и оттого вдвойне горькой) и от жалости к самой себе. Однако разыскивать «драгоценного» по знакомым-приятелям не стала – много чести!

В результате всех этих слез и переживаний чужие беды и всплески эмоций показались Кате утром (хмурым и безотрадным) детской игрой. Сергей Мещерский позвонил ей на работу в пресс-центр ровно в 9.00. Вчера вечером они, естественно, возвращались в Москву из Лесного вместе, но тогда Мещерский был слишком взбудоражен событиями, развернувшимися на его глазах после задержания Изумрудова, и хладнокровно оценивать и анализировать случившееся просто не мог. Лишь беспомощно восклицал всю дорогу:

– Ну, Ромка Салтыков, ну, мужик дает… Нет, кто бы мог подумать, чтобы он и этот смазливый тип… Ты, Катюша, не представляешь, какой скандал закатил он в отделении милиции. Я думал, его тоже посадят за дебош – честное слово. Он всегда ведь был такой сдержанный, такой деликатный, а тут словно взбесился, совершенно потерял над собой контроль. Что он там молол – ты не представляешь – в адрес милиции и полицейских вообще! Хорошо еще, что в горячке он все это по-французски орал, а то бы нам там каюк – оскорбление мундира. Зачем-то де Голля приплел и большевиков. Ну, насчет большевиков его гнев понятен, но за что де Голля так ненавидеть? Разве он был ярый противник нетрадиционной ориентации?

На этот раз тон у Мещерского был уже иной – назидательный и деловитый. И это вселило в Катю некоторые надежды.

– Вадик ночевал у меня, не волнуйся, – услышала она от друга детства. – Я, Катюша, как только мы расстались, сразу же поехал домой. А он меня у подъезда в машине, оказывается, ждал. М-да… В таком виде, что тебе его лучше было не лицезреть. Вообще пить надо меньше при таком темпераменте, – Мещерский хмыкнул. Подумал секунду и добавил: – Или больше. Короче, мы с ним поговорили как мужчина с мужчиной. Он мне жаловался как другу, что ты, Катя… что ты совсем не уделяешь ему в последнее время внимания. И надо сказать, я тут полностью с ним солидарен – ты действительно совсем позаброси…

– Ничего себе! Да где мы с тобой вчера были, Сережа? Мы что – гуляли, прохлаждались?

– Мы не прохлаждались, – Мещерский вздохнул. – Но все равно. Ты должна понять: Вадик мой единственный друг, и, когда ему плохо, когда сердце его разрывается от горя и ревности, я не буду молчать и оставаться в стороне тоже не буду. Ты должна найти золотую середину, Катя. Ты должна уступать, ты же женщина… А Вадик тебя так любит, смертельно ревнует… Даже ко мне, черт… Надо войти и в его положение, надо быть милосердной!

– Спасибо за совет, Сережечка. Учту на будущее – насчет милосердия в том числе. Но прости, мне некогда. Я занята.

– Подожди, – Мещерский обидчиво засопел. – Сразу и некогда… А я, между прочим, тоже не обязан выслушивать по ночам… Я не каменный. И не стеклянный. Мне буфером тоже быть надоело – между вами, между Салтыковым и… Кстати, насчет Салтыкова. Он мне только что звонил. Якобы по поводу твоего вчерашнего предложения насчет охранной фирмы. Он просил тебя разыскать – мол, во вчерашней суматохе твою визитку потерял. Но чувствуется, все это лишь предлог. А вообще-то он умоляет меня опять приехать в Лесное.

– Опять? Сегодня?

– Прямо сейчас. Этого парня Лешу до сих пор не отпустили. Салтыков вроде бы хочет снова ехать в милицию и подключать адвоката к этому делу. Но как-то чудно он об этом говорит – не впрямую. Не так, как вчера. Видно, огласки боится, отношения свои с этим типом Изумрудовым афишировать не хочет перед посторонними. Мы, свои, как видно, уже не в счет. Он просит, чтобы я приехал, я ведь свой, хоть и очень дальний родственник.

– Что ж, поезжай туда, – сказала Катя. – А я постараюсь навести справки об охранном агентстве. Только ты мне по этому поводу позвони из Лесного не сразу, как приедешь, а часика этак примерно в три.

– Почему?

– Потому что этот вопрос Колосов сам будет решать. А на решение и на подготовку нужно время.

Мещерский помолчал, потом тяжело вздохнул.

– Понятно, – сказал он. – Как же все это ужасно. Чувствуешь себя каким-то иезуитом…

– Два человека убиты, – Катя повысила голос, – тут уже не до сантиментов. А в Лесном что-то творится – ты сам это чувствуешь. Чувствуешь ведь?

– Да.

– Если Салтыков и непричастен к убийствам, а я в это верю, мы должны, обязаны помочь выпутаться из этой беды ему и всем остальным, невиновным.

– Знаешь, что меня вчера больше всего поразило? – спросил Мещерский.

– Догадываюсь. То, что они ни разу не коснулись той темы, которая нас сейчас больше всего интересует, – бестужевского клада.

– Никто ни разу не упомянул, – Мещерский помолчал. – Конечно, кое-кому не до этого было, но… Страсти там кипели вовсю. Страсти-мордасти. А вот про клад ни слова, ни полслова. Знаешь, у меня даже ощущение появилось, что… что наши версии в чем-то, в самом главном неверны – жажда кладоискательства там, в Лесном, вовсе не является идеей фикс для всех и для каждого. Даже несмотря на покупку супердорогого металлоискателя. Тут, мне кажется, Никита крупно ошибается.